11.02.2010

Розмовляла Яна Дубинянська

Марина Соколян — фигура в украинской литературе не самая публичная и более чем загадочная. Ее то и дело норовят «посчитать», записывая то в фантасты (несколько наград от этого цеха нашли ее совершенно неожиданно), то в ересиархи (альтернативное евангелие в повести «Херем» вызвало самые разнообразные толки), то вновь и вновь в дебютанты (при восьми книгах, изданных за последние семь лет). Правда, в молодежную или женскую прозу ее книги записать трудно — слишком уж они другие.

Наш разговор — об эскапизме и каббалистике, литературной критике и пиаре, а также о том, зачем держать на книжной полке справочники «Гражданская архитектура», «Частная психопатология», «Холодное оружие» и «Секс в культурах мира».

Марина, большинство украинских писателей твоего поколения пишут отчетливо автобиографические вещи. Ты подчеркнуто в стороне от этого тренда. Собственная жизнь не вдохновляет на творчество?

Видимо, нет. Как мне кажется, вдохновение происходит от восхищения чем-то посторонним, от радости постижения… Возможно, моя жизнь и достойна такого восхищенного взгляда, но уж точно не лично моего. Я-то знаю, как оно на самом деле все было! (смеется).

Выстраивание других реальностей — это для тебя что-то вроде эскапизма или скорее культурологические эксперименты?

Не уверена, что мои реальности действительно настолько «другие». Возможно, в них немного больше веры в чудо, но вот, к примеру, если бы заглянуть в мысли человека истинно верующего (не важно, какой религии) – его реальность, возможно, еще более мистична. Не говоря уже об эскапизме.

Но культурологические эксперименты – это да, грешна. Хотя, если разобраться, любое творчество – эксперимент. Культура же – материал яркий и пластичный, так и просится в эксперимент-другой.

Истинно верующие вообще все воспринимают по-другому. А ты в своей самой нашумевшей повести «Херем» перевернула с ног на голову не что-нибудь, а евангельские предания. Не страшно было? И насколько неожиданной стала реакция?

Дело в том, что у меня не было цели переворачивать евангельские предания. Изначально подразумевалась каббалистическая идея об изгнании одной из сефирот – аспектов Бога, скажем так. Сами еврейские мистики предполагают, что эта сефира, олицетворяющая божественное присутствие, и есть Мессия. Спрашивается, почему же, за что, Мессия – своего рода изгнанник? Вот с этого момента и началась отсебятина. Творчество, то есть.

Страшно мне не было. Видимо, я просто не рассчитывала, что кто-то воспримет этот текст особенно серьезно. Не Средние же века. Но вот, говорят же, век учись… Впрочем, куда мне до ересиархов типа Скорсезе. Наше дело маленькое, экспериментальное.

Та-а-ак, начались не всем понятные слова. В одной из твоих первых книг «Кодло. Експериментальне дослідження» (стилизованной под студенческую работу) был в конце список использованной литературы. Всегда ли ты, чтобы написать свою книгу, читаешь несколько десятков чужих?

А что? Я люблю непонятные слова. Такое слово, возможно, – дверца во что-то новое и интересное. Другое дело, что не всем хватает любопытства эту дверцу открыть. Ну, тут уж ничего не попишешь.

Список литературы в «Кодле» – это, конечно, был стилистический прием. Но, в общем и целом ужасно люблю всяческие «остросюжетные справочники». К примеру, у меня на полке рядом стоят труды «Гражданская архитектура», «Частная психопатология», «Холодное оружие» и «Секс в культурах мира». Все это, видимо, много говорит о моем внутреннем мире. (смеется)

Ну а если серьезно, то да, конечно, считаю, что во всем, о чем пишешь, надо хорошенько разобраться. Вот тут можно вернуться к первому вопросу – об автобиографичности. Этот жанр удобен еще и тем, что для него не требуются никакие справочники. Тут ты – самый главный эксперт.

И что у тебя конкретно сейчас на тумбочке (хотя ты ведь уже перешла на букридер, правда)?

У меня КПК для развлекательного чтения. Справочники – это нет, это никак с экрана не воспринимается, разве что в распечатке.

Сейчас у меня на столе «Грамматика непальского языка», «История Древнего Востока» и статьи по бухгалтерскому учету.

 Признаешься, что это будет, или предпочитаешь держать интригу?

 Это будет пьеса и рассказ. Предпочитаю интригу, да. В таких делах я немного суеверна. Вот как допишу, сразу начну друзей тиранить.

После большого романа «Новендіалія», который вышел в 2008-м, ты взяла паузу. Тебе кажется, современный писатель может себе это позволить? А то ведь распространено мнение, что необходимо держаться в обойме во что бы то ни стало…

У меня не пауза, у меня неспешная работа над малыми формами. А паузу взял весь наш книжный рынок, как мне кажется.

Что же касается абстрактного современного писателя, то, с точки зрения обилия информации и быстрого ритма жизни, действительно, хорошо бы время от времени заявлять о себе. Но это же не обязательно выдавать каждый месяц по роману. Можно… да хоть бы вот, колонки писать – между полевыми исследованиями и раздумьями о вечном.

Колонки — это неплохо, да. А вообще наша книжно-гонорарная реальность такова, что практически все украинские литераторы «в миру» где-нибудь работают. Пиарщик — хорошая профессия для писателя?

Пиарщик – профессия нервная и неблагодарная. Как и литература (смеется).

Есть еще один общий момент. Пиар – отличная практика по шизоидности. Попытаться понять интересы целевой аудитории – это иногда такой театр абсурда! Представьте себе, что вы – кормящая мать, а теперь, что вы – мужчина с нарушением потенции… Вы – пенсионер, нет-нет, теперь вы уже – финансист, играющий на бирже, школьник, продавец, фермер… Брр. Без некоей психической гибкости и бурного воображения тут вообще никак.

У нас много говорят о том, что отечественным писателям и книгам необходим грамотный пиар, но, похоже, никто не знает, как это делается. Почему так, спрашиваю как профессионала?

Почему же, грамотные пиарщики как раз знают, как это делается. Только вот никто не привлекает грамотных пиарщиков к работе. Потому что работа пиарщиков денег стоит, а денег-то и нет. Вот оно все и делается на голом энтузиазме, иногда и в прямом смысле слова.

Информационное сопровождение (назовем это так) – это серьезная, кропотливая, последовательная работа. Это долговременная стратегия – на год и больше. Это бюджет, тоже основательный. Если же все это делать левой задней ногой, то, понятно, и эффект будет маломальский или вообще обратный.

Если писатель видит, что ни издатель, ни книгопродавец, ни государство, ни кто-либо еще не собираются его раскручивать, стоит ли ему пытаться делать это самому?

Лично я считаю, что самопиар – это оксюморон. Пиар – это привлечение третьей стороны, положительные свидетельства незаинтересованных экспертов. Все иное – реклама, и уровень доверия там совершенно другой.

Раскручивать себя – если очень хочется, то, конечно, можно. Только здесь все зависит от личного обаяния и публичного таланта. Это как политика, практически как сценическое мастерство. Есть этот талант – вперед, а если нет, то, честное слово, не стоит. Можно, наверное, скооперироваться с коллегой, обладающим соответствующими качествами (и связями), только надолго ли его/ее хватит? Так оно все и происходит – скачками, вспышками… Но, наверное, так лучше, чем вообще никак. В конце концов, литература предполагает читательскую аудиторию. К ней нужно как-то достучаться. В противном случае деятельность автора приобретает черты абсурда.

Еще у нас то и дело вспыхивают локальные дискуссии о литературной критике, причем наиболее распространенное мнение — что ее у нас нет вообще. Замечаешь ли ты ее существование и насколько она тебе помогает/мешает жить как писателю?

Я не проводила серьезного анализа, многое в литературном мире, скорее всего, проходит мимо меня. Но вот как это выглядит в моей перспективе. За семь лет вышло несколько развернутых статей о моих книгах. Небольших рецензий было несколько десятков. Большие статьи – это анализ, контекст, интерпретация, все то, что я понимаю под словом «критика». Рецензии – это совершенно другой формат, там уж не развернешься особо, даже если рецензенту есть, что сказать.

То есть, вывод какой? Критики у нас есть, но проблема в формате. Очень часто журнал или газета переходит от развернутых статей к малюсеньким заметкам. Поскольку массовая аудитория, видимо, лаконичную информацию воспринимает лучше.

Мне же лично критика очень даже нужна. Как иначе узнать, о чем вообще твоя книга? (смеется)

Ну да, критикам лучше знать. Например, большинство рецензий на «Новендіалію» касались чисто внешней стороны романа, экшна о живых мертвецах. Между тем ты пишешь о смысле жизни, в частности, творческого человека, о том, что происходит с его душой, если этот смысл теряется. Возвращаясь к началу нашего разговора: насколько эта тема для тебя личная?

Я бы сказала, что книга не о живых мертвецах, а о мертвых живущих. Большая разница, как по мне. Это метафора, понятное дело, но часто видишь, как на твоих глазах человек меняется, теряет интерес к жизни, теряет «огонек», индивидуальность… Это так страшно, что поневоле приходится шутить, изобретать всевозможные развеселые метафоры.

Конечно же, тема для меня лично интересна и актуальна. Думаю, она актуальна для многих моих сверстников, тех, у кого вот как раз сейчас начинается кризис среднего возраста. Совпавший, кстати, с экономическим. Таким людям сейчас тяжелее всего.

Но что делать? Надо как-то этот период пережить. Не ударяться в панику, не отчаиваться. Постараться сохранить этот самый огонек. Потому как, что у нас есть, собственно, кроме этого?